Моя хорошая знакомая, француженка, преподает в Сорбонне. А подрабатывает в лицее, там даже лучше платят. Недавно в ее лицее обнаружилась организация «Внуки Робеспьера». Лицеисты (от 13 до 18 лет) заклеили все стены своими дацзыбао, носили значки с изображением Марата, Сен-Жюста или самого Максимильена, на улице вместо шапочек надевали фригийские колпаки, а на переменках танцевали фарандолу. Французских «преподов» (на французский лад «профи») после 1968 года трудно чем-нибудь удивить, тем паче что в этом лицее по утрам всегда проходит маленькая кампания гражданского неповиновения в знак протеста против решения «высшей власти» о запрете бросающейся в глаза религиозной символики. Мальчики 15-16 лет с накладными пейсами до колен и в газетных ермолках или в здоровенных чалмах из махровых полотенец; девочки в черных мешках с дырочками для глаз, рта и носа, изображающих, очевидно, паранджу; тинейджеры с полуметровыми крестами на велосипедных цепях; и все это веселится до упаду, хохочет, потом снимает весь свой реквизит и мирно идет на уроки. Так вот, «Внуки Робеспьера» - это для Франции не самое оригинальное. Вот только в дацзыбао моя знакомая обнаружила глубокое социологическое открытие. На одной бумажонке «внуки» изобразили следующее: делая нашу революцию, мы обратимся к опыту товарища Троцкого, потому что все французские революции провалились из-за того, что не был сокрушен институт частной собственности…

Кажется, «внуки» докопались до причины, по которой французские революции не привели к установлению тоталитарного строя и по которой же Россия так быстро скатилась в бездну. Вывод обескураживающий как для французских либералов, так и для российских: миром движет и спасает его от автократических и тоталитарных конструкций вовсе не любовь к свободе. Французская революция написала на своих триколорах знаменитую триаду: liberte, egalite, fraternite. Отдельные пункты этой триады находятся в состоянии непримиримых противоречий по всем параметрам. И egalite, и fraternite сегодня терпят крах на арене безнадежных попыток запрячь всю Европу в одну птицу-тройку, то есть в одну конституцию, и заставить ее быть равной экономически (за счет Франции накормить Польшу, то есть egalite, а за счет Великобритании одеть Румынию или Латвию, то есть fraternite). Франция с конца XVIII века едва не захлебнулась свободой; спасло ее нежелание лезть в дебри установления имущественных равенства и братства. Францию спасли ее прагматизм и рационализм. И «буржуиновский» менталитет Марата, Робеспьера, Сен-Жюста и других членов конвента или даже Комитета общественного спасения. Июль 1789-го и октябрь 1917-го схожи лишь до определенного пункта. Конечно, образованные экстремисты из большевистской среды подражали якобинцам и кордельерам. Конечно, риторика и жестокость - все это похоже, очень похоже. Спасение для французов было в том, что в борьбе фракционеров во Франции не было среди сколько бы то ни было весомых фаворитов ни Давыдова, ни Нагульнова, ни Свердлова, ни тем паче Ленина - фанатики бывают разные.

Те фанатики, которые скосили Жиронду, отрубили головы Андре Шенье и Кондорсе, не пожалели королеву и развязали в 1793 году массовый якобинский террор (по 50 человек в день на парижскую гильотину, еще больше в Вандее и в Лионе), принадлежали к тому самому третьему сословию, le tiers etat, с которого все началось. Но Мирабо, Лафайет (богатые люди) и аббат Сиейес (средний класс) ничего общего с голодранцами санкюлотами не имели. Робеспьер, Дантон - это были преуспевающие gens de robe, люди мантии, а Дантон успешно обогатился на спекуляциях после 1789 года. И Сен-Жюст, и Марат, и Демулен (модный журналист) очень комфортно жили. У них были хорошие квартиры, прислуга, деньги. У них не было ни малейшего желания делить все это с угольщиками, горшечниками и другой парижской беднотой. Французская революция №1 (да и другие тоже), к счастью, не была социальной. Народ ничего не решал, он использовался в качестве массовки. Санкюлотов звали запугивать аристократов. Они плясали фарандолу, освистывали осужденных на смерть на пути на площадь Революции (сегодня place de la Concorde). Вязальщицы гильотины стояли у подножия мерзкой машины со своими спицами и людоедскими воплями вторили стуку треугольного ножа. Они плясали фарандолу. Но в нужный момент их с улиц убирали, они не решали ничего, и никто не намеревался их кормить.

Когда Жак Ру со своими «бешеными» потребовал «делиться» с неимущими и предложил уравнительный, социалистический вариант, их быстренько отправили на гильотину. С 1792 года по 1795-й французы чуть не погибли от передозировки свободы, сначала приняв роскошную декларацию прав человека, свергнув монархию, загнав в подполье церковь и самого Бога заменив дублером - верховным существом. При этом они ежечасно опасались бесноватых революционеров, которые искали «врагов нации» и посылали на гильотину по первому подозрению. Но понятие «богатые» и «бедные» не устранялось из лексикона, казни носили сословный характер, земли, замки и привилегии третье сословие отбирало у первых двух, и богатые буржуа (на которых, слава Богу, не было мальчишей-кибальчишей) ели досыта. Когда казни приобрели совсем немотивированный характер, третье сословие убрало якобинцев, отправив на ту же гильотину, и учредило Директорию. А у нас в решительный час не хватило лавочников и элементарной жадности, чернь стала диктовать свои условия, Бухарин и Ленин поступали как фанатики утопии, и народ уничтожил и бизнес, и банки, и почву у себя под ногами, и самого себя, потому что «середняки» и «кулаки» плюс члены Викжеля плюс рабочие Ижевска - это и был народ. Кстати, Польша, Словения, Хорватия, Литва, Молдавия, Западная Украина, Чехия - они так быстро оправились потому, что им сохранили мелкую частную собственность или жили без нее не 70 лет, а всего 40-45. Революции должны делать не голодные, а сытые, которых забыли покормить один-единственный раз.