Мое поколение впервые познакомилось с офицерским сословием в шестидесятые годы. Благодаря «Неуловимым мстителям», ленте, которая мыслилась как абсолютно большевистская, но краешком (и не случайно, я полагаю) показала нам неприкаянного белого офицера с тоской во взоре на последнем крымском берегу, поющего под гитару такую хорошую песню о русском поле. Возникала четкая, однозначная уверенность в том, что страну под названием Россия любили именно эти «классовые враги» в золотых погонах, а не героические мстители и не их старшие товарищи-комиссары. Эти любили что-то другое.

Это ощущение только укрепилось и усилилось после просмотра уже на 2/3 «белогвардейского» сериала «Адъютант его превосходительства». Юрию Соломину впору был и мундир, и понятие офицерской чести, и благородная печаль по поводу мук Отечества.

«Бег», на который все ломились в Театр Ермоловой (я подозреваю, что ломились именно затем, чтобы лишний раз приобщиться к белому офицерству), дополнил картину, куда попали и «Дни Турбиных», и вклинилась «Белая гвардия». Большие редкости для тех «застойных» времен.

А тут еще спектакль «Декабристы» в «Современнике»!

Плюс полулегальный Гумилев, заплативший жизнью за офицерскую честь. (Можно быть республиканцем, но при крушении монархии врагу надо обязательно объявить себя монархистом.)

Белые офицеры брали пример с нашего любимого Атоса из «Трех мушкетеров», пытавшегося спасти чужого скверного короля Карла I. «Слава падшему величию» - от этого же недалеко до нашего родового, до первой заповеди интеллигенции: «Милость к падшим призывать».

Образ офицера подпитывался еще и родным Высоцким, служившим, как водится, обреченному делу в фильме «Служили два товарища», и первыми кадрами «Красной площади», где симпатичный герой (когда он перешел к красным, образ утратил и убедительность, и обаяние) отказывается встать на колени перед взбунтовавшейся солдатней, несмотря на нацеленный в него пулемет. Он отказывался отдавать рядовым честь с легендарными для русского офицера словами: «Честь у меня одна. Если отдам, где другую возьму?»

У красных - комиссары, у белых - офицеры. Образ белого офицера стал для интеллигентной молодежи образом русского офицера.

Офицеры были корпорацией, профессионально любившей Отечество, они были прекрасны, благородны и печальны, они были рыцарями, они были блестящи и щедры, умны и начитаны, они были верны идеалам («Россия, Лета, Лорелея»), они умели любить и умирать, они были обречены в 1812 году («Закат рукой незримой меня благословит, и памятное имя мне клен прошелестит») и тем более в 1919-м: «Вперед, господа офицеры, умрем, коли так суждено. За Русь, за царя и за веру, хоть нет уже их никого».

А потом они ушли в изгнание, в небытие, за море, и охладела в мире любовь, и некому уже было любить Россию, да и сама Россия уплыла с ними за синие моря, за высокие горы.

Да и восставать стало некому. Ко всем своим достоинствам русские офицеры еще и бунтовать против властей умели. Русский офицер был фрондером и в душе декабристом.

И это прекрасно укладывалось в кодекс офицерской чести: «Жизнь - Родине, честь - никому». Мы читали у Солженицына, что НКВД уничтожил всех бывших белых офицеров до 1937 года, и нам хотелось с ними солидаризироваться. Именно это и делала Марина Цветаева, выступая еще в 1918-1920 гг. в клубах Москвы в офицерской форме и с планшетом, «...как будто сама я была офицером в октябрьские смертные дни». По счастью, стихи Цветаевой сложны для восприятия, и большевики не поняли вызова. Наоборот, решили, что она подражает красным командирам, и дали паек.

С «Лебединым станом» обмануться было уже сложней: «Не лебедей это в небе стая: белогвардейская рать святая... Старого мира - последний сон: Молодость - Доблесть - Вандея - Дон». Но здесь большевики не успели, Марина Ивановна была уже в эмиграции.

Конечно, среди русских офицеров попадались и бурбоны, и бездумные исполнители. Мы же читали и «Три сестры», и «Поединок». Но облик русского офицера определяли поручик Ромашов, Вершинин, братья Турбины. Офицер был интеллигентом в погонах; он был нонконформистом, либералом и джентльменом. Он не поднимал руки на безоружного. Он ненавидел политический сыск. Русские офицеры, как правило, жандармам руки не подавали.

В Польше русские офицеры отказывались вешать повстанцев, предпочитали пойти на расстрел. Диссидентский антиколониальный лозунг «За вашу и нашу свободу!» оттуда, из времен польских восстаний 1830 и 1863 годов.

Советское время подвело жирную черту под всеми этими художественными аллюзиями и иллюзиями. Первыми советскими офицерами были те, кто изменил присяге и пошел на службу к большевикам. Идиллическое начало фильмов «Красная площадь» и «Офицеры» не смогло этого скрыть. Помните, как оскорбляет героя «Красной площади» его бывший коллега, белый офицер, которого наш персонаж отпускает-таки, а не сдает в ЧК? Советский офицер Тухачевский травил газами крестьян и сгонял в концлагерь жен и детей участников тамбовского восстания.

Но тоска по чести и по благородству оставалась, появляясь то в образе Сергея Вохминцева из «Тишины», то в героях Бондарева из «Берега». Вместо карателей хотелось видеть спасителей, и Борис Васильев пишет сагу о русско-турецких войнах. За Болгарию, за Сербию, за их свободу! А Солженицын создает утопию «Пир победителей», где советские офицеры в Германии помогают членам РОА («власовцам») и проводят чекиста. Лебедь назвал свою организацию «Честь и Родина»…

Но пока лицо российской армии определяет Буданов. Это не человеческое лицо.