Вопрос о коррупции впервые был программно поставлен на Руси в петровскую эпоху. Иван Грозный больше беспокоился о другом “воровстве”, то есть об идеологических диверсиях. Киевская Русь, от Новгорода до Тьмутаракани, тоже особенно не акцентировала этот сюжет: дифференциация княжеств и князей предполагала дифференциацию казны. Украсть все сразу было никак не возможно. О нашествиях иноплеменников беспокоились гораздо больше. Половцы стояли в повестке дня, а коррупционеры – нет.

И вдруг Петр обнаруживает кошмарное явление: вора не было, а Отечество украли. У Петра не нашлось ни одного советника по экономике, а Хайека и фон Мизеса он, понятное дело, прочесть не мог. Иначе он знал бы, что аппарат и номенклатура в силу своей избыточной централизации и безальтернативности никак не могут не взять то, что плохо лежит. И именно поэтому Павел Ягужинский на вопрос Петра, как искоренить воровство в сенате, честно ответил, что для этого придется перевешать всех сенаторов. Вот уж действительно признание обер-прокурора империи императору всея Руси!

1917 год внес в “дело о коррупции” новую ноту, которая стала доминирующей. Ничейность “общенародной” собственности повлекла за собой полный правовой и экономический нигилизм. Вот что пишет В. Тендряков в “Кончине” о первых золотых днях реализации снов Веры Павловны в исполнении комбедовцев, коммунаров, колхозников и наших собственных прудонов, уверенных, что собственность – это кража:

“Трезво оглянуться – это грабеж, дикий, необузданный. Земля наша – не твоя, потому не усердствуй особо. Свиньи – наши, не твои – чего их жалеть, режь! Не твои лошади, не твои коровы, не твой инвентарь. И ты, как в крепком хмелю, – зачем думать о завтрашнем дне, живи минутой”.

ГУЛАГ добавил в общий котел диверсию (туфту, халтуру и уничтожение среды обитания) как способ экономической деятельности и социального поведения.

Коррупция – это политэкономия ничейной земли. Чем больше государства, тем больше коррупции. Метастазы устраняются только вместе с раковой опухолью. Здесь возможно только одно лечение: частнособственническая терапия, пока таяние этой Антарктиды монополизма и социализма не приведет к тому, что украсть можно будет только у самого себя.

Но поскольку вопрос о таянии чего бы то ни было у нас на повестке дня не стоит, если не считать весенних утопий на Лене-реке и, напротив, сильно подмораживает, то и коррупция размножается, по мере того как растет вертикаль власти. Захотел маэстро Путин сыграть свой ноктюрн на флейте нефтегазовых труб, как и до него Советы игрывали, – так все остальные отрасли антинародного хозяйства сразу пошли обратно на печку досыпать. Когда народ не может себе промыслить приличное отечественное пальтецо, или пару ботинок, или авто, или телевизор – это ведь сплошная коррупция из бюджета (который должен платить деньги тем косоруким бюджетникам, что выпускают никому не нужные патриотические саваны вместо одежды, колодки – вместо обуви, тачанки – вместо машин и гробы с музыкой – вместо видео- и аудиотехники.

И вообще у нас действует нулевое правило конституции: в стране, где нет частной собственности на землю, действует закон трех “К”: контрабанда, коррупция и криминогенность.

А поскольку у нас власть шибко политизированная и мыслит исключительно в метафизических категориях насчет величия, национальной идеи, геополитики и расширения НАТО налево и направо (то есть у власти в голове не просто ветер, а прямо-таки роза ветров), то возникают дополнительные статьи коррупции. Ведь мании и фобии стоят денег. У кремлевских чекистов – клаустрофобия, то есть страх оказаться в замкнутом пространстве маленькой тесной России, где ногу негде поставить. Поэтому они химичат на просторах СНГ, тратя деньги направо на то, чтобы расшириться то за счет Армении, то за счет Беларуси. Вот батька Лукашенко получил первый транш кредита на $30 млн. Считайте, что эти деньги у нас украли. И еще $70 млн намерены украсть в 2002 году. Ведь возвращать этот кредит Беларуси, не производящей ничего, кроме никому не нужных тракторов величиной с танк Т-80, картошки и паранойи (а это у нас свое), будет нечем.

Уже и Молдова заняла очередь у кассы.

К тому же путинский режим страдает еще и агорафобией (а это уже боязнь открытого пространства). То есть страшно боятся у нас в Кремле гласности, прозрачности, независимых СМИ и контроля за своими пассами. Хочется обложиться мешками с песком “информационной безопасности”, запудрить мозги себе и западным оппонентам, раскошелиться на лапшу для ушей. И тогда с рентабельного НТВ изгоняют всех стоящих журналистов, и россияне оплачивают из своих государственных газпромовских денег никчемный четвертый канал, где, кроме Коха и Йордана, ничего не осталось, только “Куклы” в силу контракта застряли. И тогда начинают тратиться на содержание президентолюбивых партий вроде “Единства”, ЛДПР и КПРФ, да еще подбрасывают кое-какие ватты и вольты из запасников РАО ЕЭС на благо Хакамады и Кириенко, то есть на ручной СПС.

Идеология – это кража. Из вашего кармана. К тому же империя – это тоже кража. Сколько стоит Кирсан Илюмжинов, почем нынче хан на рынке в Совете Федерации? А сколько стоит сортир по замачиванию в нем Чечни? Война – это кража. Коррупция генералов, оплата убийств, убийц, похорон, поминок, пиара… Возведение одного и того же дома на одном и том же месте пять-шесть раз по смете “восстановления” Чечни. Карточные домики, потемкинские города, потемкинская “нормализация”. Деньги, потраченные на ликвидацию одного “боевика”, обеспечили бы создание 10 рабочих мест, содержание 100 стариков или инвалидов.

Россияне стоят, как разини, на этой ярмарке правительственного тщеславия и пялятся на фокусника – Путина, обещавшего им достать из цилиндра молочные реки и кисельные берега, 500 эскимо и величие в придачу.

А в это время власть обчищает их карманы. Глупость – это тоже кража.