Публицисты XIX века все время вопрошали, что же в самом деле выбирает народ, Конституцию или севрюжину с хреном. Ответа на этот вопрос не последовало: как известно всем, смотревшим блокбастер С. Говорухина “Россия, которую мы потеряли”, до Октября в России не было Конституции, но было навалом и хрена, и редьки, и севрюжины, и осетрины. После Октября Конституция не возникла, но для ровного счета и севрюжина пропала. Хрен остался. А к 1993 году севрюжина опять приплыла, с семгой и чавычей в комплекте. Глянь – Конституция и соткалась, как на десерт. Чего уж лучше, кажется. Читай Конституцию, севрюжиной ее заедай.

Но не тут-то было. И думаки, и мистер Путин, и бывшие сенаторы – госсоветники стали трепать Конституцию, как пеньку. И придумывать (причем вслух), как бы к ней подобраться и когти в нее запустить. Мешает им она почему-то. Как шлагбаум. Хода не дает.

Куда же это они у нас, грешные, собрались “ломануться” через заборы, избегая общечеловеческих калиток? Какими это делами они хотят заняться, для которых наша вполне европейская Конституция помеха? Ведь добрым делам она никак бы не могла помешать. Кажется, нашим чайничкам-начальничкам нужна не Конституция, а индульгенция.

Когда севрюжина с хреном, причем не заработанная, а на дармовщинку, словно в обкомовском заказе, подается регулярно, хочется сервировать себе Конституцию. Себе, любимому. Индпошив. Боюсь, что главная цель подобного конституционного процесса – банальное обеспечение себе бесперебойного снабжения всей той же осетриной с хреном. Ну вот, а интеллигенты Серебряного века Конституцию и сей деликатес противопоставляли. А оказалось, что здесь функциональная зависимость. У начальства.

А вот подчиненный народ в подавляющем (в прямом смысле) своем большинстве эти два понятия никак не соотносит. Он проголосовал за севрюжину с хреном. В результате не будет иметь ни севрюжины, ни отвергнутой им Конституции.

А интернетствующие и диссиденствующие интеллигенты, которые твердо и недвусмысленно выбрали Конституцию, ее не получат, ибо Бог, конечно, в правде, но этот реликт советского государства, в котором мы живем, уважает исключительно силу. А независимый умственный труд, интеллигенции присущий, скоро, пожалуй, совсем исчезнет с нашей внутренней биржи, а на зависимый не все пойдут. И те, кто не пойдет, осетрины с хреном иметь не будут.

Вырисовывается весьма печальный сюжет: и Конституция, и севрюжина с хреном достанутся власть имущим. Выходит совсем тоталитарная конструкция. Вся собственность у власти, все СМИ – у власти, вся свобода – у власти.

Конечно, такой идеальной ситуации не соответствует наш взятый в 1993 году взаймы у развитых демократий Запада текст, вот и приводят основополагающий документ в это жуткое, темное, подвальное и скользкое соответствие образца до августа 1991 года, когда несвободному, рабьему бытию соответствовало согнутое в вечном поклоне убогое, подчиненное сознание. Плохая жизнь гармонично сочеталась с очень плохим текстом советских уставов и внутренних артикулов и от 1924-го, и от 1936-го, и от 1977-го.

И в этом весь смысл топтаний вокруг нашей настоящей Конституции. Сапог, наступающий на лицо если не человечеству, то хотя бы собственному народу, должен иметь ужасающий скрип и казарменный запах. То есть аранжировку. Не эту Конституцию, написанную для штатской непуганой, мирно строящей капитализм страны.

Конечно, можно сказать, предаваясь политтехнологическим этюдам, что Госсовет и его бояре пытаются оттягать часть полномочий у царя и пролоббировать своих министров, получив право самим их назначать якобы для закрепления того же правительства. В духе последних губернаторских чаяний: если они избираются на третий срок, то почему бы правительству не сидеть пожизненно? Эта пресловутая “стабильность”, ничего общего не имеющая ни с демократией, ни с либерализмом.

Эдуард Эррио, самый свободомыслящий политик довоенной Франции, в своих мемуарах “Между двумя войнами” описывает, как правительства падали чуть ли не раз в месяц. И ничего! Не эти министры отдали Францию Гитлеру, а охотники до стабильности Даладье, Лаваль и Петэн.

Не следует думать, что г-да Лужков и Шаймиев, которые помогли извести российский гимн, домогаются “ответственного министерства” хрустальной мечты Государственных дум старой России (ответственного перед Думой, а не перед царем). Да, Маклаков, Набоков, Милюков, кадеты и прогрессисты, блестящая плеяда парламентариев Серебряного века, отвергнутых и посаженных на год за Выборгский манифест царской семьей (нелепо шедшей к печальному финалу), поставленных большевиками вне закона и обреченных на смерть, имели право говорить об ответственном министерстве. Они были молоды, образованны, независимы, умны; они готовы были ответить за все перед народом, обществом и Историей. Они далеко опередили страну, они вели ее за собой, их путь лежал на Запад. На фоне византийских стереотипов Двора они казались чуть ли не мятежниками.

Они так и не получили свое министерство, и выжившие парламентарии продолжали нести ответственность за Россию вне России, в Париже, потому что в России некому было эту ответственность нести. У них со Двором Императора была тяжба за свободу.

Нет нужды говорить, что и Госсовет, и Совет Федерации, и Дума, и Кремль – все любят свободу примерно одинаково. У них консенсус по всем вопросам идеологии, политики, экономики. Расхождения намечаются лишь в области раздела добычи. Добыча – это мы и, как сказала бы Зинаида Гиппиус, “наших дедов мечта сокровенная, наших прадедов жертва священная, наша молитва и воздыхание”.

Все это делят сейчас на наших глазах.

Но на Конституцию покушаются не только власть имущие. Жажда свободы не ведает норм. Не опьянится вином конституций, не утолится крюшоном реформ.

Безутешные демократы, разочаровавшись во власти, предлагают кромсать Конституцию в Учредительном собрании. Очередной референдум. Однажды, в 1918 году, такой же форум отверг право частного лица продавать “землю-мать” и встал под “Интернационал”.

Сплоченное большинство уже отменило Глинку и высказалось за войну в Чечне “до победного конца”. Оно же неизменно выражает доверие В. Путину.

Рассчитывать на то, что Всенародное Вече (то есть избранное “четырехвосткой” Конституционное собрание) учредит нечто подобное Пакту о гражданских и политических правах или американской Конституции (к нему ближайшей), не приходится. Скорее все национализирует и экспроприирует.

Выход из этого конституционного тупика был бы один: не трогать Конституцию, а подождать, пока страна до нее дорастет.

Мы так и предполагали: мощная защита исполнительного Ельцина от законодательных красно-коричневых как механизм и билль о правах и частная собственность на землю в качестве идейного содержания. А когда президент – Сцилла, а Дума – Харибда, никакая республика не спасет – ни президентская, ни парламентская. Коготок увяз – всей птичке пропасть. Тем более если снизу одни якобинцы и эбертисты…

Творческому коллективу из дремучих ветвей власти очень хочется добавить к нашему биллю о правах что-нибудь вроде “в интересах государства” (в КНР законодательно запрещено опровергать социализм).

У Думы и президента, у Госсовета и Совета Федерации будет мировоззренческий контакт и политическое взаимопонимание. Как у Шарля де Костера. Там Тиль Уленшпигель служил у одного священника-доминиканца. К нему в обеденный час приходили двое коллег. У них был единственный сюжет для споров: способ приготовления доброго пивного супа. Насчет же еретиков они всегда соглашались, что сколько их ни сжигай, все мало будет.

Так что конечный текст нашей Конституции может быть и по модели памфлета Генриха Гейне: “Кто смеет громко рассуждать - того на месте расстрелять. Кто будет в мимике замечен, тот также будет изувечен”.