“Вернуться в дом Россия ищет троп…”

Ни одна европейская страна никогда так не швырялась своими людьми. Конечно, мог бы вступить в состязание “Третий рейх”; но оттуда бежали только 12 лет, а от нас бегут четыре века, не считая последних 80 лет, когда Россия стала зоной стихийного бедствия, вполне оправдывающего сигнал ко всеобщей эвакуации. Причем ненависть остающихся к уходящим и наоборот так велика, а запреты, Берлинские стены, сигналы тревоги, спущенные вдогонку собаки, погони столь угрожающи, что возвращение или лоббирование интересов бывшего отечества почти невозможны. “Как ты быстро отвыкла крестить уходящего сына! Как жестоко взамен научилась его проклинать!” Это Ирина Ратушинская о России. И так стало не сегодня; так было всегда с XVI века, со времен первого политэмигранта князя Курбского. Отъезд из страны на Запад, в Литву (ближайшая западная граница), стал бегством из-под стражи. В сущности, знаменитая 64- я статья УК о государственной измене, приравнивавшая к таковой попытку бежать (как же оставить без спроса родную тюремную камеру! “Кротость узника есть украшение темницы” - это еще Набоков знал.), была принята Иоанном IV.

В XVI веке возникает “ненавидящая” диаспора, цепочка тех, кто бежал от казней, пыток, гнета маньяка всея Руси, и начинается практика “антилоббирования”. Курбский пишет историю Московского царства, весьма похожую на “Архипелаг ГУЛАГ”, и польский король Стефан Баторий слышит от знаменитого изгнанника советы, как воевать с Русью, как ей не доверять, как остерегаться и не поворачиваться к ней спиной, но отнюдь не о том, как установить добрососедские отношения. Правда, немногие добегали до той виртуальной корчмы, где пушкинские монахи встречают Григория Отрепьева, а затем и заставу оперативников, посланных на перехват. Будет ли диаспора после такого прощания пребывать в зоне русской культуры?

Самый знатный и самый, пожалуй, несчастный невозвращенец царевич Алексей бежит не от “изоляциониста” Ивана Грозного, а от “западника” и реформатора Петра I. Но оставить в покое, махнуть рукой, вычеркнуть из списка “налогоплательщиков”, наплевать и забыть или тем более признать право “на свободу передвижения” - на это и западники на Руси были неспособны. Царевича Алексея заманила обратно петровская контрразведка в лице Петра Толстого (из Преображенского приказа вытекла и СВР), как Савинкова - ВЧК. Его страшная смерть в застенках послужила примером и уроком для тех, кто пытался вернуться в цепкие лапы “фатерланда”. Жаль, что несчастная семья Цветаевых, возвращаясь, не заглянула на эту страницу истории.

Специфика российской эмиграции была именно в том, что блудные сыны вступали все в ту же реку, вопреки формулировке Гераклита, и вода в этой реке все так же смахивала на слезы и кровь.

Легально уехать пытался и Пушкин, изыскивая всякие предлоги, но даже в поездке ради лечения поэту было сурово отказано: а вдруг убежит?

Я, грешным делом, всегда считала, что он хотел именно убежать, но просто не знал, как нелегально перейти границу. Это делали герои Шолом-Алейхема со своими детьми, перинами, подушками. Целыми местечками спасались евреи от тогдашних “этнических чисток” - погромов.

А когда начинается большевистский Армагеддон, то тонкая струйка элиты превращается в мощный поток, который никто в 1917-1918 гг., до ООН, до всех Пактов и Деклараций, не додумался назвать “беженцами и вынужденными переселенцами”. А ведь Совдепия была огромной Руандой, где уничтожали по классовому признаку целые поколения, а политический геноцид не лучше этноцида.

Первая волна эмиграции нежно любила убитую Россию, она унесла ее в себе и с собой, она даже готова была в 1941 году все забыть и сражаться в рядах соотечественников, как предлагал Деникин. И за это ее отлавливали и тащили в СССР на казнь сталинские палачи в 1945 году. Всюду - в Чехии, в Венгрии, - куда только могли дотянуться. Уничтоженный после выдачи англичанами миллион - плохое доказательство национального примирения.

Вторая волна умела и огрызаться, и готова была служить хоть Сатане, только против Сталина. В нее входит генерал Власов и его РОА, узники концлагерей и никому не любезные “полицаи”.

Пятая часть населения Израиля, бывшие наши соотечественники, искали не только национальную идею, но и человеческую, достойную, жизнь, пусть в военных условиях, пусть с риском для жизни, но зато без унижений, на свободе, не в иссушающей нищете, не в гетто “пятого пункта”.

А бежавшие на захваченных самолетах, на плотиках, вплавь? “Оставшиеся”, как Анатолий Кузнецов? Высланные насильно, как В. Буковский? Уехавшие под угрозой немедленного ареста, как Г. Владимов и В. Войнович? Вернулись единицы. У них было только три года, чтобы заново полюбить свою бывшую тюрьму, а потом началась чеченская война.

Как возвращаться даже идеалистам? С вокзала - на митинг протеста? Жилья им, кстати, никто не предложил, работы не гарантировал. А некоторым и вида на жительство не давали.

Вернулись подвижники, такие, как Кронид Любарский. Это сформулировал М. Ростропович: “Я умирать приехал”, хватаясь за автомат в 1991 году.

И как же носители культуры Серебряного века и беглые антисоветчики будут лоббировать интересы государства, ощетинившегося вертикалями, где производят бюсты президента и пекут торты с его ликом, где почти по сталинской формуле разбираются с Чечней?

Не будут они этого делать ни в Австралии, ни во Франции, ни в США. Вернуться в дом пока не получится. Нет дома, пригодного для жизни.

А лоббирование с красными флагами в руках, как в Латвии, никому не нужно. У России и СССР разные интересы.