Глубокая, как бездонный колодец, традиция “загробной” классической русской литературы XIX, Серебряного века вполне отвечала фаустианскому, католическому мотиву христианских таинств: тревога, смертный ужас, Творец, как некое загробное гестапо, изощренные духовные страдания, перемежаемые в современных фильмах отвратительными пытками или терзаниями подсознания (серия о Фредди Крюгере). Достаточно вспомнить “Сон смешного человека” Достоевского, когда герой после смерти обретает сознание в гробу, или терзания Ивана Карамазова, пытающегося в беседах с Чертом, настоящим или вымышленным, предвосхитить, что ждет его по ту сторону земного предела. Или “Сны” Куприна: краткое видение Ада и медленно оборачивающегося к автору Палача… У Толстого тоже нет литературных хосписов, где можно умереть без страданий и с достоинством. Страшно. Страшно без дураков. И никакое небесное блаженство за такими последними минутами не просматривается. Михаил Булгаков последний, кого волновали вечные загробные вопросы. Титанические образы Воланда и его свиты, страшное наказание Пилата, добрый Иешуа Га-Ноцри, который Там не в силах помочь, пока срок не отбыт сполна, который не вправе раздавать хорошим людям Свет, а может только выделить Покой, смерть как единственный выход и спасение - подарок Иешуа и Воланда Мастеру и Маргарите, - это жуткое сочетание традиций Серебряного века и накладывающихся на них реалий жестокого XX столетия. Страшно и больно умирать, но жизнь еще страшнее и беспощаднее, и отдаться на милость Смерти - правильное решение. Она спасет от самого страшного, от унижений и уничтожения личности, а все остальное не так страшно, это будет легче принять и от Бога, и от Дьявола.

Но семьдесят советских лет вытравили из сознания людей на нашей 1/6 части суши иное измерение и загробную глубину, чему немало способствовали не только повальный атеизм и земные тяготы бытия, НКВД и КГБ, марксизм и вульгарный материализм, но и цирк с крашеной ленинской куклой в мавзолее, напрочь разрушающей ощущение серьезности смерти, в отличие от Города мертвых в Абидосе Древнего Египта, где гигантские глыбы пирамид, саркофагов и мастабов скрывали мумии, которых и не пытались уподобить еще живым; их черная, сморщенная оболочка, скорее, заставляла убояться Анубиса, Тота и последнего Суда над душой усопшего. От всего этого веяло пустыней и тьмою.

Постсоветские фильмы о загробном мире грешат или избыточным оптимизмом, или ужасами, никак с загробным воздаянием не связанными. Атеистическими ужасами вроде зомби.

Конечно, по сравнению с советской эпохой это большой шаг вперед, потому что ЦК КПСС вообще загробную жизнь не разрешал. Но все же наш первый мистический триллер на эту тему из рубрики “Кино не для всех”, показанный года 2-3 назад по ТВ в 0.40, название которого было термином, а потому вылетело из головы, впечатляет почти коммунистическим энтузиазмом, приложенным к миру загробному. Термин относился к покойнику, который, убедившись, как отлично живется на том свете, занимается воссоединением семей: является своим близким, уговаривает их покончить с собой, а если они не поддаются, насылает на детей смертельные болезни (ведь тогда взрослые и сами заторопятся на тот свет). Термин был придуман для тех, у кого отличные результаты по пополнению мира мертвых. Все это, конечно, сплошные страсти, “ужастик” хоть куда, но откуда такой щенячий оптимизм по поводу того света? Прямо как у Павки Корчагина насчет коммунизма.

И такая же примерно картина, но уже без ужасов, сусально-сиропная, в фильме “Будем жить!”. Покойники там весело проводят время. Расселяются в дома отдыха по национальному признаку (наши живут среди левитановских и поленовских красот), смотрят в кинозале на собственные похороны, влюбляются, поют, танцуют, устраивают карнавалы, ходят незримо в увольнительную на Землю. Ни кары, ни даже вопроса. “Мы будем петь и смеяться, как дети”. Злодеи и праведники, честные и подлецы, убийцы и жертвы.

Советские люди не понимают и не принимают ответственности ни при жизни, ни после нее. Поэтому так и живут, и даже демократия не помешала нам пролить реки крови в Чечне.

А в шведском фильме “Отчет небесам” усопших ждет после смерти трудная участь: убитые должны узнать имя убийцы, составить отчет по вопроснику, а на небесах будут считать баллы, и если достойных поступков было мало, то жизнь на том свете предстоит невеселая. А будешь отлынивать, не управишься за семь дней, явятся демоны, небесный спецназ, наденут черный мешок на голову и в ад уволокут. Защищает только церковь. Благоразумные покойники там и пишут отчет. Так что Там халявы тоже не будет.

Особенно ужасен американский фильм “Коматозники”. Студенты медицинского колледжа производят проверочку: доводят себя до клинической смерти, а потом оживляют. И им еще повезло: они узнали, что самые невинные, самые детские наши грехи ждут нас за краем бытия. Дразнил с приятелями девчонку - она будет ждать тебя с руганью и не отстанет. Твой отец был наркоманом и покончил с собой, когда ты, пятилетний ребенок, узнала об этом, - вечно будешь видеть его. Дразнил с другими мальчиками товарища, загнали его на дерево, забросали комками земли, он упал и разбился - ты будешь на том свете в его власти. Хорошо, что проверили! Студенты исправляют свои грехи, а тот, кто невольно совершил убийство, вынужден совершить самоубийство - уже без возврата. На том свете он переживает все, что пережил тот мальчик на дереве, падает, умирает еще раз. И только тогда тот, кого он невольно убил, прощает его и отпускает в мир живых.

Но мы-то умрем без репетиций и исправить ничего не сможем. “Dies irae, dies ilia”. Если не прощаются детские грехи, то кто простит нам наши взрослые?

Не умирайте без покаяния, советует автор фильма. Не убивайте: здесь и покаяние не поможет.

Я, кажется, нашла ключ к высказываниям по Чечне наших политиков. Они еще не знают, что “на очной ставке с прошлым” будут держать ответ. Ни они, ни Россия, которой эта кровь не даст пройти в будущее и развернет ее вспять.