“Совки” были большими специалистам по разного рода правам. Экспертами. Они ими и остаются. Привычка к карточкам, распределителям, партмаксимумам и талонам сильно продвинула нас в плане изучения фундаментальных прав человека. Советский человек точно знал, что и сколько ему положено: два кило колбасы в месяц; право на труд; кусок хозяйственного мыла на востоке страны; право на пенсию; право на 200 г масла в месяц; право на отдых и на райкомовскую комиссию, вольную не выпустить его даже в братскую Болгарию.

Лозунг Arbeit macht Frei не висел над СССР в целом, но к этому было близко. Право на труд, то есть на место в Котловане, имели все, даже, политзаключенные. И им тоже великодушно не отказывали в праве на топор, кайло, тачку. Василь Стус, великий украинский поэт, писавший то как Рильке, то как Некрасов, погиб в карцере советского концлагеря из-за того, что не оценил свои широкие социально-экономические права и из-за болезни регулярно не выполнял норму

В последние 70 лет, если не считать уходящее в невозвратное прошлое золотое десятилетие первоначального (теперь уже навеки - только первоначального) капиталистического накопления, труд был не правом, а кармой россиян, не благословением, а проклятием.

И с чего это родные россияне так его возжаждали, что конспирологи и политологи вопрошают пространство насчет возможных социальных волнений в случае массовой безработицы?

Тех россиян, которые способны разволноваться вплот до октябрьского переворота работа не волнует в 1998-м, так же, как она их не волновала в период Магниток и Турксибов: “Я хату покинул, пошел воевать, чтоб землю в Гренаде крестьянам отдать”.

Светловский “лирический” герой работать на земле не хочет, он предпочитает ее завоевывать, хотя бы и для других. На краю Ойкумены.

На самом деле Магнитки и Турксибы к работе не имели никакого отношения. Это были, скорее, контакты “третьего вида” с сюрреалистической антиматерией безумного бега на месте, в никуда. Производство горы грохочущего железа, его вечное воспроизводство и перепроизводство…

В концлагере не может быть ни труда, ни безработицы, но только рекорды, соцсоревнования, “дела чести, доблести и славы”, трудодни, ударники, приколотые серпами и припечатанные молотами трудовые лагеря (“истребительно-трудовые”, по солженицынскому определению). Лишь однажды советский человек столкнулся с безработицей, в краткий, мимолетный период первого нэпа. “Недобитые нэпманы” создали рабочие места, насытили рынок; большевики, засыпавшись на хозяйстве отдавали кое-что в концессии нормальным западным “инвесторам” (по терминологии 20-х - “буржуям”). Работа была, к счастью, не для всех. Ее жаждали и искали; ей дорожили. Возникла святая вещь: конкуренция. Чтобы полопать, надо было потопать, и не на большевистских игрищах, а по делу.

Но ГПУ продолжало плести свою паучью нить, и через 8 лет все это кончилось: золотые сокольниковские червонцы, частные рестораны и магазины, середняцкие хозяйства, “Штайн и сыновья”, казино и западные “спецы”’(менеджеры и инженеры) на советских заводах.

И наступили Общепит, колхозы, бригадиры, художественная самодеятельность и госторговля. И вот, к исходу второго нэпа, к концу еще одной восьмилетки, мы опять вспомнили о безработице. Потому что мы сейчас зависли между двумя безработицами - благотворной и конструктивной безработицей нэпа-2, когда работы нет для пережитков социализма в обличье носителей советской ментальности - с касками или без, - и ужасающей и губительной безработицей для всех тех, кто строил на песке новую, свободную Россию в своей газете, своем, турагенстве , своем банке…

Первая безработица не страшна. Она - железная экономическая необходимость. Ведь если право на труд гарантировано рабочим местом для каждого, никто, (или почти никто) не станет дорожить местом и усердствовать. Гарантии, особенно социальные, - это тормоз для личности, для прогресса, для человечества, который когда-то толкнул на путь развития из австралопитека в питекантропа такой высоко висящий, такой негарантированный банан, что пришлось взять палку.

Есть у Курта Воннегута антиутопия “Утопия-14”. В высокоразвитом обществе, заваленном техникой и материальными благами, осталось не так уж много работы для людей. Ее получают лучшие после квалификационного экзамена. Тесты, соревнование (вполне спортивное). 9/10 работы не имеют. Они получают пособие. Живут, кстати, безбедно. Но им тошно, и герой романа решает устроить народное восстание и качнуть право на труд (у него-то оно есть, он суперинтеллектуал). Кончается все, как всегда: герой погибает, а народные массы обнаруживают, что труд - это не привилегия и не развлечение, что нужного потенциала для работы в технотронном обществе у них нет. И они просятся обратно на пособие, сдав властям благородного героя…

В советском обществе не было ни безработицы, ни работы в легальном виде, но только из-под полы (шабашники, теневики в подпольных цехах, приусадебные крестьяне, “совместители”, частный найм нянь, прислуги, учителей и, конечно, репетиторы).

В постсоветском обществе появилась нормальная работа, но не развилась нормальная безработица, когда потенциальный “кадр” землю роет, чтобы работу найти и удержать. Вместо этого советские трудящиеся пошли на улицу с красными знаменами, нежно поглядывая на вилы и наступая на грабли, в изобилии разбросанные на пути всех социально протестующих против законов природы. Причем работа их не волнует. Ни шахтеров, ни военруков, ни агентов ГРУ и ФСБ, ни работников ВПК. То, что происходит у нас, скорее можно назвать “беззарплатицей”, нежели безработицей. “Протестные” массы не интересуются ни рентабельностью своего труда, ни его конвертируемостью на рынке товаров и услуг. И если бы при намеченных на постельцинскую эру поправках, коими растерзают конституцию, трудовые массы высказались откровенно, обнаружив свои истинные чаяния, то часть 3 статьи 37 звучала бь так: “Граждане, имеют право на зарплату…” (а вовсе не на труд).

Итак, нам предстоит выбор, который, скорее всего, будет сделан не нами,: или безработица “совков”, не способных работать по-новому, по-капиталистически, или безработица, среднего, класса, перешагнувшего межу, отделяющую советскость от западных стандартов. В первом случае социальный протест - это Жакерия, которую нужно пресекать, во втором - либеральна эволюция (или революция, если коммунисты будут располагать всей полнотой власти). И этот второй социальный протест мы обязаны поощрять.

Впрочем к Жакерии шахтеров и оборонщиков с радостью примкнут министры, депутаты, губернаторы и мэры. Ведь абсолютное их большинство нигде, кроме как в СССР, не пригодно ни на что. Да и олигархи наши не тянут даже на десятников. Поэтому все упирается в вечный вопрос: твари мы дрожащие или право имеем. На труд, на будущее, на жизнь.

“Совки” для себя этот вопрос уже решили. Конечно, в свою пользу. Решим ли мы в нашу?