Опять нарушен кладбищенский покой на Красной площади, где под окнами Большого Кремлевского дворца, под государевым оком Бориса Николаевича, как раз напротив триколора, под малиновый звон кремлевских колоколов во тьме печальной гроб качается хрустальный, а в хрустальном гробе том спит наш Ленин мертвым сном. И кто же тот святотатец, кто, получается, покусился на покой тех самых “святых мощей”, которые испокон века использовались продвинутыми колдунами для выполнения их профессиональных обязанностей (как-то жабьи кости, лягушачьи лапки, змеиная кожа, коренные зубы вурдалака, яд молодой девственной гадюки)?

Государство, в отличие от либералов, любит заниматься национализацией пополам с приватизацией. Причем в России оно делает это попеременно: при монархии, при большевиках и опять при нашей демократической конституционной монархии. Как появится крупный поэт (которого при жизни власть то шпыняла, то бросала ему кусочек печенья, чтобы он словил его зубами на лету и повилял хвостиком; которого тупо игнорировал народ, а когда узнал, возненавидел, закормленный неврастениками-Онегиными и худосочными Татьянами), так сразу, дождавшись, пока несчастный затравленный гений отмучится либо на соломе, либо насильственной смертью, государство начинает лить крокодиловы слезы, пускать шутихи и фейерверки и прижимать покойника к своей искусственной груди.

Любят у нас говорить умные иностранные слова, особенно коммунистическая голь перекатная. Вместо сговора у них - “консенсус”, вместо гниения - “стабилизация”, вместо подлости - “прагматизм”. Вот так и с модным словом “импичмент” К российской действительности он подходит так же, как понурой, замученной, безрогой корове седло из шкуры барса. По крайней мере, то, что мы пишем, совсем не то, что у авторов проекта в уме. “Импичмент!” - выкликнули в отчаянии демократы, когда началась “грязная” война, то есть война в Чечне.

Россия - очень большой и неуклюжий политический младенец, не выросший из памперсов. Не водиться с плохими детьми из Ирака, Ирана и Китая, не садиться в лужу, не тащить все подряд в рот, мыть руки перед едой, проситься на горшок - все эти проявления правового и политического взросления ждали - ее впереди. Бывает и такой диагноз для “агрессивно-послушного” большинства: временная задержка умственного развития в силу тяжелых обстоятельств. Дитя росло в детдоме для потомков врагов народа на руках таких нянек, как Ленин, Сталин, Берия, КПСС, КГБ.

Что-то мы очень засуетились насчет “черного пиара”, черных и грязных технологий, криминализации выборов, “быков”, конвоирующих оплаченных старушек до нужной урны. Ни нетопыри, ни черные коты, ни избушки на курьих ножках, ни ступы с бабками-ежками нам не опасны. От черной магии мы не умрем. С нас хватит и белой: демократии в чистом виде, обсаженной незабудками и украшенной целующимися голубками. Мы повесились на четырехвостке, роковой мечте наших прадедов прогрессистского толка: на прямых, всеобщих, равных и тайных выборах.

Что пользы политику от того, что он весь парламент приобретет по одним партийным спискам, а душу свою погубит? Стоит задать этот вопрос, как тебя разом выгонят из любой коалиции, даже самой многообещающей и прогрессивной, типа “Правого дела”. Ну что ж, мне не привыкать. Меня выгоняли из института, с работы, из очереди на премии и на повышение по службе, даже самое скромное. Диссиденты в СССР могли делать карьеру только в городском суде: кому больше всех дадут, тот и сделал карьеру.

Некая польская пани написала книгу о женщинах года (у восточных и у западных славян). Видимо, думала скрепить шариковой пастой дружбу между старинными врагами: русскими и поляками. Я лично сию занимательную социологию не дочитала, потому что книжка выпала от ужаса у меня из рук. Фамилию пани и всех персонажей я тут же забыла; удивительно, что еще помню все буквы алфавита. Российскую годовую женщину делал по заданию паненки кто-то из наших, а задание было найти 15 самых успешных, продвинутых, достигших выдающихся результатов, сделавших карьеру.

Сколько я помню себя и коллег во демократии с 1993 года, львиную долю их времени и забот занимают не проблемы собственной агитации и пропаганды за капитализм, не спортивные объединения демократов, годные на что-то еще, кроме как на то, чтоб в урочный час встать к стенке на Лубянке или в ванинском порту идти “по трапу на борт в суровые мрачные трюмы”, а философическое созерцание стана врага - коммунистических организаций - с робкой надеждой, что они там все перессорятся, разбегутся, самоликвидируются, изменятся к лучшему, и так или иначе эта проблема решится сама собой к наивящей славе Фукуямы, фон Мизеса и Егора Гайдара.

В Стратфорде - на Эйвоне идет шекспировский фестиваль из одних “Гамлетов”. Один из этих “Гамлетов” принадлежит нашему старому знакомому Петеру Штайну, он его опробовал на нас, в здании цирка на Цветном бульваре. Англичане смотрят довольно спокойно: Шекспир уже не может ни погубить их, ни спасти. Не то что нас. Последнее, что нам остается от полдюжины Интернационалов, - это знаменитый немецкий режиссер Петер Штайн. В первый раз он нас осчастливил в начале 1994 года.

Марк Розовский стоял у колыбели злого и резвого студенческого театра “Наш дом”. Мы ходили к нему в середине 60-х в бесконечные застойные зимы, в университет на Моховой, в крошечный театрик, который долго и нудно отбирала в наши дни Православная Церковь, дабы устроить часовню прямо в университете и поставить студентов на молитву. У Марка Розовского они занимались совсем другим. Студенты не должны молиться, они должны иронизировать, сомневаться и ниспровергать. Это они и делали.