Сначала все было сравнительно безоблачно. Америка была для России чем-то вроде сюжета из “Клуба кинопутешествий”. У нас была в руках Аляска; мы добрались до Сан- Франциско; мы владели полоской Калифорнии. Но прагматиков из нас не вышло, мы флибустьерствовали подобно героям Александра Грина и Павла Когана. Наши американские владения исчезли, оставив нетленный капитал: поэму А. Вознесенского “Юнона” и “Авось” и одноименный спектакль у Марка Захарова в “Ленкоме”. Америка узнала кое-что о нас в контексте своей Гражданской войны Севера против Юга.

В Конституции записано, что мы живем в “социальном” государстве. Кто-то толкнул под руку Бориса Ельцина в 1993 году, и наша обновка - Конституция - вышла с одной заплаткой и одной дыркой. Заплатка - это самое загадочное “социальное государство”, зеркало загадочной славянской души. Дырка - это наличие в составе Федерации Чечни, которая Конституцию не принимала, в референдуме - выборах 1993 года не участвовала (хотя “была” и “привлекалась”) и еще в 1991 году заявила о выходе из России, СССР и всего, во что ее включили и зачислили не спросясь, начиная с протоколониальных ермоловских времен и кончая советским и российским неоколониализмом.

Ну вот, мы и оскоромились. Сходили на “Пушку” почти в том же составе, что на Манежную площадь в январе 1991-го или на Васильевский спуск в марте 1993 года. Потеряв по дороге всего-навсего 85 процентов “попутчиков” (если вспомнить, что тогда у нас было как минимум 100 тысяч “демократов”, а 31 марта на “Пушку” вышли уцелевшие во всех бурях и ураганах эволюций и революций 15 тысяч идеалистов). Как всегда, много было званых, но мало оказалось избранных.

Опять традиционалисты, этатисты, державники, коммунисты и нацисты всех мастей и фасонов озаботились вопросами занимательной демографии. Оказывается, россияне недостаточно активно размножаются и, манкируя государственными интересами, упрямо ведут дело к сокращению российского электората, российских налогоплательщиков и российских армейских рядов. Традиционалисты в тревоге, как бы россияне не вымерли, подобно мамонтам и динозаврам. Динозавры, кстати, вымерли отнюдь не оттого, что не хотели размножаться. Дел у них было немного, так что размножались они исправно. А вымерли они от своей неадекватности и полной безмозглости.

Конечно, это должны были сделать французы. Те самые “возвышенные галлы”, специализирующиеся по “славным бедам”, по терминологии Пушкина, с которым не принято спорить. Правда, тот же сюжет Фазиль Искандер, автор эпических “Кроликов и удавов”, классифицировавших тоталитаризм получше Солженицына, Оруэлла, Конквеста, Зиновьева и Замятина, вместе взятых, изложил бы иначе, не преминув заметить, что эффективность четырех французских революций, считая Парижскую коммуну, как раз равнялась одной английской. И, конечно, вспомнил бы, что буревестники часто оборачиваются горевестниками, но редко отдают себе в этом отчет, обзывая критиков то ли гагарами, недостойными наслаждаться “битвой жизни”, то ли глупыми пингвинами.

В нелегитимной и с законодательной, и с исполнительной точки зрения Беларуси назревают выборы. Для честной и идейной старой доброй демократической оппозиции это может означать формальный конец света. Известно ведь, что за одного легитимного двух нелегитимных дают. Россия проголосовала за В. Путина, Татарстан исправно голосует за М. Шаймиева, Тула - за Стародубцева, Курск жаждал проголосовать за Руцкого, а Приморье от голосования за Наздратенко, по-моему, уберегло только то, что он ушел по собственному желанию с повышением на рыбалку.

Гражданам СССР вечно казалось, что шпионы, как ржа, подтачивают их земное благополучие или, как тати ночные, пытаются у них что-то ценное украсть (хотя, кроме сталинских портретов и кучи металлолома из фондов раннего ВПК, красть было нечего). Собственно, очень большая “зашпионированность” советских людей объяснялась как раз редкостью и элитарностью шпионской профессии вообще и ее контингента в СССР в частности. Шпионы были, как инопланетяне: никто не видел их своими глазами, но читали в газетах, и шурин с ними встречался (если верить шурину).

Владимир Сорокин, конечно, детище и плод “вертикального прогресса” литературы. По терминологии Стругацких только у одного из сотни тысяч есть некая Т-железа. Ее можно растормозить, и человеческое существо обратится во всемогущего “людена” с нечеловеческими свойствами и сверхчеловеческими возможностями. И остальное человечество может отдыхать: людену оно уже неинтересно, он будет осваивать космические дали безо всяких кораблей и скафандров. Вертикальный прогресс - он не для всех, он - для избранных. Две расы, два вида, две формы мыслящей материи.

Звонит мне недавно один национально ориентированный демократ и сообщает, что все мы, российские журналисты и российские демократы, - тайные колонизаторы и явные фарисеи, поскольку собираемся отмечать победу на поле Куликовом. Несколько ошалев от такого вердикта, я стала его заверять, что в этот день (ни месяца, ни числа, когда в 1380 году сия победа случилась, кроме историков, никто не помнит) трудно ожидать салюта, военного парада и даже выпивки с закуской на рядовых российских столах.

Досужие умы втолковывают доверчивым читателям, что эти изнеженные, благополучные американцы, не знавшие ни опасности, ни горя, не выдержат сентябрьской беды и непременно превратятся в троглодитов, ликвидировав демократические свободы, а заодно и потеряв индивидуальность и перейдя к родоплеменным отношениям. Прочитав такие остроумные прогнозы раз шестьдесят в правых, левых, прогрессивных и консервативных изданиях, я отчаялась и обратилась к американской литературе и американскому кинематографу. И оказалось, что в США обыгрывают эту ситуацию, по меньшей мере, последние сто лет, а безоблачная американская история - это греза запылившегося “в степи мирской, печальной и безбрежной” россиянина, которому солоно пришлось.