Это не было неожиданностью. Мы все время ждали чего-то в этом роде. Мы твердо знали, что оттепели в России кончаются морозом. Слишком хрупка и слишком уж подарочна была перестроечная свобода, слишком мала была чайная ложечка, с которой ее давали. Блаженство старых диссидентов, не успевших забыть казематы и процессы, успело смениться раздражением. А молодые и резвые антисоветчики не верили в прогресс перестройки вообще. Такой вариант: расширение зоны свободы, выход неподцензурной журналистики из самиздата на желтоватую бумагу многотиражных изданий вожделенной “высокой печати”, восстановление независимости стран Балтии - не рассматривался нами в силу явной сказочности.

Народ у нас, как известно, безмолвствует. Хорошо хоть, что власть не молчит. Вернее, сама-то власть говорит что-то нечленораздельное и неудобоваримое. Если суммировать все ее высказывания, странное выходит дело. Сейчас президент Путин утверждает, что он ради Америки готов на все. И что он с НАТО готов пуститься во все тяжкие, вплоть до интима, а потом алименты платить или даже идти к алтарю. Оно бы и слава Богу, и я уже бы и образа сняла, чтобы новобрачных благословить.

Писательская душа еще загадочнее славянской. И намного опаснее, ибо писатель (или поэт), по остроумному и разоблачительному замечанию Пушкина, в логике своих призывов и действий подобен Аквилону: “Таков поэт. Как Аквилон, что хочет, то и носит он”. И надо заметить, что фиалки и подснежники приносит он крайне редко. Разве что он по совместительству немножко мудрец и подсознательно стремится быть гуру, как Пушкин, Толстой, Фолкнер, Хемингуэй, Лорка. Но чаще всего художник, особенно тот, кто оперирует Словом, - партизан.

Наши умные головы, не проспавшиеся от снов Веры Павловны, и наши чистые перья, которые их обладатели сладострастно запустили во власть (не говоря уже о перьях грязных, которые получились для употребления из лап и клюва самой этой самки птеродактиля, нашей власти, а до того они украшали ее облезлый хвост), вконец запутались если не в трех соснах, то в трех телеканалах. С первой разновидностью все понятно. Она казенная. Казенный дом, казенный канал, и свидание в том самом доме с пиковым королем (кесарем всей Совдепии).

Бутылка эта глубока, и наступившее от нее похмелье не вылечишь никаким огуречным рассолом. В России (а раньше на Руси) ничего просто не делается; во всем есть глубокий метафизический смысл. Заглянем же в бутылку с нашей тысячелетней национальной идеей и познаем ее, себя и нашу общую судьбу. Герои западной литературы, от американской до французской, тоже со знанием дела выбирают напитки, смакуют, оценивают их. Герои Диккенса пьют портер, эль и джин, но делают это редко и чинно.

ОРТ вторично показало фильм Рогожкина “Блокпост”, приурочив его то ли с опозданием ко дню горькой чеченской независимости, то ли с опережением к не менее горестной годовщине нашего реванша на почве басаевского дагестанского блицкрига. Истинные демократы сильно возмущались: с их точки зрения, чеченцы там недостаточно положительные, а федералы - недостаточно отрицательные. Среди истинных национал- патриотов я опрос по понятным причинам не могла провести, но подозреваю, что они тоже оказались среди “зашикивающих”, но со знаком минус (слишком противные федералы и слишком милые чеченцы).

Самое время познать самого себя, то есть свой народ. Благо давно уже очевидно, что диссиденты и народ - едины. Посчитав все прорехи в народном разуме, сознании, мужестве и благородстве, посмотрев с тоской на полинявшую и ветхую народную честь, можно очень точно высчитать, сколько диссидентов понадобится, чтобы эти прорехи залатать, и сколько диссидентской крови придется выплеснуть на линялую честь нации, чтобы она стала наряднее и ярче. Нам лично нужно очень много диссидентов: честь страны истерта до ниток, да и народ уж очень рваный и потрепанный.

“Вернуться в дом Россия ищет троп…” Ни одна европейская страна никогда так не швырялась своими людьми. Конечно, мог бы вступить в состязание “Третий рейх”; но оттуда бежали только 12 лет, а от нас бегут четыре века, не считая последних 80 лет, когда Россия стала зоной стихийного бедствия, вполне оправдывающего сигнал ко всеобщей эвакуации. Причем ненависть остающихся к уходящим и наоборот так велика, а запреты, Берлинские стены, сигналы тревоги, спущенные вдогонку собаки, погони столь угрожающи, что возвращение или лоббирование интересов бывшего отечества почти невозможны.

Надо думать, что для тех, кто там, в Чечне, по обе стороны фронта, первая чеченская ничем не отличается от второй. Сплошной кошмарный кавказский круг, из которого нет выхода. Голодные и запуганные отцами-командирами солдатики. Такие же, как и в 1995 году. Искалеченные чеченские детишки - что в фильме Ванессы Редгрейв, что по данным Анатолия Шабада и Сергея Ковалева - из того же 1995 года. Пытки; “фильтры”; имевшие крупные (порой смертельные) неприятности со “своей” федеральной стороны журналисты.

Это случается редко. Наш театр, блистательный российский театр, увенчанный Таганкой и Ленкомом, впитавший в себя Каму Гинкаса, Валерия Беляковича, Льва Додина, Эдварда Радзинского, Анатолия Эфроса и Сергея Кургиняна, делается людьми, которые, как Порфирий Петрович у Достоевского, честно считают себя людьми “поконченными”, - и для зрителей, которые тоже “покончены” - еще на премьерах сезона 1968 года. От Юго-Запада до Таганской площади, от Чистых прудов до ленкомовской “домовой” церкви развеваются белые флаги поражения, умудренные жизнью, всеведущие, ниспадающие, словно осенние листья.