Из огня да в полымя; от Сциллы транзитом в объятия Харибды; чума в качестве реабилитации после холеры. Именно такое впечатление производила антивоенная акция Антивоенного комитета, завлекшего в свои тенета уже всех мыслимых и немыслимых демократов, случившаяся (в порядке стихийного бедствия) 1 февраля, по сравнению с тоже довольно плачевной акцией 12 декабря, вызвавшей столько нареканий. Вот у нас уже есть собственная история промахов и провалов, компромиссов и заблуждений, поражений и явных глупостей и есть что анализировать, изучать и сопоставлять.

Про начало советско-германской войны (наконец-то историки придумали термин более адекватный и менее патетический, чем традиционный «Великая Отечественная») снято очень много фильмов. С 22 июня до конца августа, когда еще не прошел шок, когда был просто обвал советских помпезных и оптимистических до идиотизма декораций: окружение; плен десятков тысяч солдат, офицеров, генералов; первые шталаги, первые акции против евреев; первые партизаны; расстрелы политзаключенных войсками НКВД; приказ «ни шагу назад»; первые заградотряды; первые штрафники - и первые полицейские из местных на службе у германской армии.

У журналистов появилась свежая пища для ума. Сенсация! Ищут пожарные, ищет милиция, ищут фотографы в нашей столице… Что означает появление Чубайса на третьем месте в первой тройке федерального списка? Чубайс - он же такой успешный и беспроигрышный, значит, он нашел ноу-хау? Пойдет в лес, сорвет траву «папорть» («разрыв-траву»). Вытащит из цилиндра с баксами какого-нибудь кролика… «Иначе не пошел бы», - думают премудрые политологи. Ведь, с их точки зрения, СПС с Чубайсом во главе уповают на 2008 год, на реальную президентскую кампанию… Не станет же он проигрывать эти выборы, это же ему повредит в его электоральном будущем…

«Честь тебе, Петербург чародейный, порожденье гранита и вод, дивный, стройный, булыжный, питейный, с мокрой тумбой у каждых ворот», - так начинается туманное, ночное, серебристое стихотворение, такой же гимн великому городу, который так торжественно, печально и загадочно звучит, когда от перрона Московского вокзала отходит «Красная стрела». (В начале 90-х годов ее даже пытались переименовать в «трехцветную», но ограничились переименованием (да и то ненадолго) «Ленинградского» торта в «Санкт- петербургский».) Петербург мыслился 300 лет назад как окно в Европу, но у Европы много измерений, и окно, распахнувшееся на Тауэр, Форум, Колизей, Лувр и Эскориал, не давало доступа ни на Гайд- парк, ни в солнечные римские таверны, ни на Монмартр, ни на нарядные и беспечные улицы Кордовы и Севильи.

Мы сейчас близки к фольклору, как никогда. Благо брэнд президента - не только хороший немецкий, дзюдо и горные лыжи, но и фольклор, с которым мы раньше сталкивались лишь в макаренковских произведениях о беспризорниках, блатном эпосе Высоцкого и знаменитом боевике «Место встречи изменить нельзя». С тех пор, как те же лексические единицы взяты на вооружение Кремлем, страна целиком и полностью вступила в сферу постмодерна. Когда разговоры о ренте, лицензиях, концессиях, Саудовской Аравии и о праве каждого россиянина на свой литр из недр перешли из сферы экономической за стены «Матросской Тишины», я невольно обратилась к истории и обнаружила, что понятие «ренты» в России мифологично.

Российские вольнодумцы, сначала дворяне вроде Радищева и Никиты Муравьева, автора проекта новых политических законов для российской же республики (Северное общество, декабрист с юридическим и западническим уклоном), потом разночинцы, а если попросту - интеллигенты, два века мечтали о двух вещах: об Учредительном собрании и о конституции. Особенно о последней. И все они сходились на том, что сегодня назвали бы рейтингом: узок был их круг, и страшно далеки они были от народа, который ни о каких конституциях и не помышлял.

Вовремя до нас дополз (всего-то за два года) очень актуальный американский фильм И. Уинклера «Виновен по подозрению». С небольшой поправкой на трансфер. Уж конечно, вопросы перезагрузки матриц или борьбы женщин-киберов против мужчин-киберов с идеологической подоплекой в «Терминаторе-3» гораздо актуальнее для путинской России (а ведь это уже исторический этап, так же как ельцинская Россия; Янов все писал о том, какой будет постъельцинская; так вот она и пришла), чем вопросы о свободе самовыражения для политического меньшинства и о контроле за спецслужбами, поднятые с мрачного человеческого дна И.

В России никогда не любили реформ. Чего стоит только не имеющая аналогов пословица: «От добра добра не ищут». Какой уж тут прогресс… У нас выработался огромный опыт противодействия переменам к лучшему, и «войны за просвещение» в городе Глупове - это не преувеличение Салтыкова-Щедрина, а довольно точный «технический паспорт». Первым под ушат народного гнева попал Григорий Отрепьев, и не как Самозванец, а как плохой царевич, Царевич-Плохиш. Больше всего тогдашних московитов возмущало, что он не ходит в мыльню вместе с женой, а только отдельно.

Сколько мы помним себя и русскую литературу, это всегда было так: благая весть, благостная Русь, теплая, кроткая, материнская страна и холодный, напыщенный, черствый Запад: что-то вроде кунсткамеры на плавучей льдине, постоянство геометра, поджатые губы, фальшь и скаредность. Западная традиция здесь тоже однозначна, хотя и противоположна (и в некотором роде обоснована): является на театре исторических действий некий знатный иноземец, пишет после «мемуар», дивится, злобствует, брезгливо указует на рабство и темноту. Все маркизы, посетившие Россию, - немножечко Кюстины.

Есть у Геббеля пьеса «Кольцо Гигеса». У Геббеля выходит, что использование этого кольца даже в благих целях приводит к фатальным последствиям. Вывод противоречит европейской традиции: «Сна мирового ты не нарушай». Восточный фатализм, которому созвучны большинство рекомендаций и ламентаций ООН: пусть все идет как идет (как шло в 1948 г.); пусть в Совете Безопасности заседают пять великих держав (четверо победителей во Второй мировой войне и один коммунистический Китай); пусть возжелавшие нечестивой свободы народы сгинут во имя священной территориальной целостности; пусть сатрапы, тираны и диктаторы топят своих подданных в крови и гноят их в узилищах во имя сакрального принципа невмешательства в чужие соседские дела; словом, пусть мертвые сами хоронят своих мертвецов, пусть хрустят крахмальные манжеты у наших рубашек, которые ближе к телу, и пусть пахнет пирогами из наших хат, которые всегда с краю.