Когда белые мягкие лапы Нового года и Рождества берут мятущуюся душу россиянина и вешают ее на разукрашенную елку, среди шариков и канители, в стране на две недели как минимум прекращается всякая жизнедеятельность. И левые, и правые повороты одинаково заносит согласительная метель, и, возможно, некоторым карасям-идеалистам из демократов хочется водить хороводы под елочкой с коммунистическими щуками, хотя, как предупреждают радикально настроенные ерши из Антикоммунистического фронта, щуки после того, как свечки потушат и пряники с орехами с веток снимут и съедят, охотно и немедленно развесят демократов на елках, используя вместо веревок елочный дождь.

Российская худосочная исполнительная власть, которая, очевидно, зовется исполнительной оттого, что решительно ничего для своего же собственного спасения не может исполнить и этим отличается от законодательной, которая исполнила все, что обещала, и даже больше того (по части принятия разного рода беззаконий на сессиях, вроде отмены Всемирного потопа и Беловежских соглашений), вдруг ощутила, наконец, симптомы легкого отравления от миазмов коммунизма и фашизма, красиво выпадающих в осадок на российских площадях, улицах, правительственных зданиях и страницах СМИ.

Итак, вместо увлекающей политологов, советологов, кремленологов и прочую политическую хозобслугу мерцающей неопределенности на тему: к сердцу нас прижмут или все-таки к черту пошлют - теперь у нас коллективный заплыв в море Ясности. Понятно, что в нас плюнули. Какие уж там поцелуи? Ромашки можно складывать в нафталин. Благо что-то в воздухе нафталином запахло. Открываются сундуки, и оттуда появляются хорошо сохранившиеся с 80-х годов экономисты, генсекопрезиденты, журналисты. Гг. Абалкин, Зорин, М. Горбачев. Те, для которых предметом спора являлась венгерская экономическая модель, запущенная еще аж Яношем Кадаром: маленькие частные лавочки и обувные мастерские на фоне госзаводов.

На Земле шли века и менялись декорации. Тростниковые хижины африканских племен; хрупкие японские и китайские пагоды; силуэты ацтекских зиккуратов на фоне горных плато; мощь и спокойная вечность египетских пирамид; праздничные и совершенные портики античных храмов; колющие иглы средневековых готических соборов и похожие на груди, текущие млеком и медом, русские церковные купола; сталактиты небоскребов; скоростные японские поезда и русские тройки, ракеты и кадиллаки; моторки и авианосцы; каноэ и “Титаники”. Декорации менялись, падал и поднимался занавес, пьесу играли то на санскрите, то на иврите, то на английском.

Булат Окуджава и не предполагал, наверное, что отнюдь не только “за победами нашими встают пьедесталы, которые выше побед.” Оказывается, можно соорудить себе пьедестал, очень даже неплохой и комфортный, из неизбывного поражения. Просто побед давно не случалось, вот и пришлось. Казалось бы, ну что можно предпринять такого празднично-юбилейного по случаю тридцатилетия ввода советских войск в Чехословакию? Ну, тихо ругаться. Краснеть. Бледнеть. Пойти напиться с горя. Взять и купить тур в Чехию и положить цветы к памятнику Яну Палаху.

Недавно по правозащитным каналам я узнала одну цифру, которая меня напугала до смерти. Нет, это не была статистика самоубийств и убийств солдат “дедами” или офицерами в армии, это не было число искалеченных или умерших с голода в рядах наших славных вооруженных сил. И не число караульных, взявшихся за автоматы и перестрелявших сослуживцев в состоянии крайнего отчаяния или нервного срыва. Это-то цифры хотя и страшные, но логически объяснимые и “естественные”. Скорее удивишься тому, что кто-то еще возвращается из армии живой, с руками и ногами и без шизофрении.

В ряде СМИ Омской, Новосибирской, Красноярской областей была опубликована анонимная статья под названием “Чему улыбается Чубайс”. “Темной беззвездной ночью по улицам Женевы, тихо шелестя шинами, мчался черный “Мерседес”. За его тонированными стеклами невозможно было разглядеть устало развалившегося на заднем сиденье человека с рыжей шевелюрой. На его коленях лежал пухлый кожаный портфель, в котором находились бумаги чрезвычайной важности. Настолько чрезвычайной, что даже сам Анатолий Чубайс, державший этот портфель на коленях, не представлял, как использовать содержащуюся в них информацию.

Из аристократов духа, как правило, получаются плохие политики и еще худшие революционеры (революционер - это политик экстракласса, умеющий грамотно угробить одну политику вместе с ее политиками и на ее месте сдать под ключ политику совсем другую, где большинство обслуживающего персонала, то есть политиков, из его фирмы). Аристократы крови и духа на континенте слабонервны, тщедушны и склонны падать в обморок, а по части боевых политических действий способны разве что за корпией делать прекрасные разговоры.

Гибель Галины Старовойтовой сорвала крышку с шелковой бомбоньерки, где беспечно, изящно и неторопливо щебетали демократы, уверенные на каждом розовом восходе в том, что придет золотой полдень, а за ним - и вишневый закат, что всегда будет небо, солнце, мама и рынок, а к тому же еще и реформы, выборы и Белый зал Дома кино для встреч с Егром Гайдаром. Оказалось, что “уже и секира при корне древа лежит”, причем не в переносном, а в прямом смысле, и что в огонь кинут, предварительно срубивши, по извечным российским традициям именно то дерево, которое собирается дать плод добрый, но которому пережитки исторического тоталитаризма так и не дают созреть.

Эльдар Рязанов сыграл с нами злую шутку. В его “Бедном гусаре” да еще в “Сватовстве” (того же гусара) провинциальная армейская жизнь окутана золотым гвардейским плащом, сияет блестками восхитительных романов, скандалов, интриг, адюльтеров, звенит дуэлями, скепсисом, фрондой, даже бунтом. “Вас за плечи держали ручищи эполетов. Вы рвались и дерзали - гусары и поэты, - как мечталось Андрею Вознесенскому. Да еще прибавьте сюда Марину Цветаеву и Эдварда Радзинского. И в складчину они нам наколдуют пленительный образ русского офицера, “молодого генерала своих судеб”: благородного, независимого, то и дело швыряющего подлецам перчатку из замши “рукою, полною перстней”.